Аудиокниги в Исполнении "Кригер Борис": Очарование Слов и Искусства Голоса, страница 26

Эта книга представляет собой доступное изложение основных направлений философской мысли XX и XXI века — от экзистенциализма и феноменологии до аналитической философии, критической теории, постструктурализма, прагматизма, герменевтики, постколониальной критики, философии техники и постгуманистических концептов. Автор стремится не столько классифицировать школы и учения, сколько показать, в каких исторических, культурных и человеческих условиях формировались их основные интуиции, тревоги, понятия и жесты мышления.
Особое внимание уделено переходу от системной философии к фрагментарной, от доктринального к поисковому, от утверждения к свидетельству. Философия рассматривается здесь как способ удержания смысла в условиях его постоянной утраты — как дисциплина, сохраняющая достоинство мышления в эпоху перемен, кризисов и трансформаций человеческого образа.
Язык книги сочетает академическую точность с доступностью. Издание адресовано широкому кругу читателей, интересующихся философией как современной формой человеческой саморефлексии.

Эта книга — не ещё одна попытка «разъяснить Пушкина» и не собрание знакомых по школьной программе цитат, аккуратно разложенных по тематическим полкам. Здесь нет задачи уместить поэта в рамки известных философских систем или пересказать его строки академическим языком. Речь шла о другом — о попытке услышать Пушкина живого: думающего, чувствующего, сомневающегося, ждущего, смеющегося, влюблённого, верящего, теряющего веру — и всё это не по схеме, а по ритму жизни.

Пушкинская философия не оформлена в трактаты, потому что она никогда не претендовала на окончательные ответы. Она не создаёт системы — она живёт в строке. Она не нуждается в понятиях, потому что выражает себя через интонацию, через паузу, через образ, через внутреннюю прозрачность стиха, в котором опыт важнее вывода. Она не ищет спора, потому что пронизана согласием с самой жизнью — даже тогда, когда это согласие даётся через боль, утрату, иронию.

Если на этих страницах удалось хотя бы частично вернуть Пушкину его подлинную живость — освободить его от пыли официальных чтений и дать почувствовать, что философия может быть не только в речах с кафедры, но и в дыхании поэта, — значит, эта книга написана не зря. Пушкин не объясняет — он передаёт. Он не учит — он заражает ясностью. И именно потому философия его поэзии остаётся необходимой не только для размышления, но прежде всего — для жизни.