Жанр "Обучение" аудиокниг на Audiobukva.ru, страница 14

Джулия Кэмерон – автор сорока книг, в их числе таких мировых бестселлеров как «Путь художника», «Долгие прогулки», «Поиск источника». На вопрос «Как у вас это получается?», она отвечает, что умеет слушать. Автор уверена: мы можем открыть в себе невероятные возможности, если усовершенствуем способность слушать. При этом совсем не важно, в чем вы хотите преуспеть: в издании книг, написании пьес, открытии картинных галерей или создании нового дизайна интерьера дома. С помощью авторской методики любой желающий за 6 недель сможет:

• научиться слушать интуицию
• сделать приятнее звуковую среду вокруг себя
• стать хорошим слушателем и найти друзей по духу
• перестать бояться тишины и находить в ней озарения

Эта книга — попытка понять Льва Толстого не как памятник, не как пророка, не как гения в бронзе, а как человека, внутри которого развернулись три несовместимые, противоречивые, неразрешимые философии. Мы сознательно отказываемся от линейного изложения и начинаем с конца — с позднего Толстого, автора трактатов, нравственных учений, моральных деклараций. Затем углубляемся в его художественный мир, где философия не утверждается, а проживается — в чувствах, в страданиях, в поступках героев. И лишь в последней части смотрим на саму жизнь Толстого — как на философию в действии, со всеми её провалами, бунтами, поисками и бегствами.

Это не биография, не литературоведческий труд и не апология. Это книга о трещинах. В ней Толстой — не учитель, а свидетель. Его мысль не цельна, но подлинна. Его истина — не в ответе, а в напряжении между голосами: между морализатором, художником и человеком.

Три философии Толстого — это путь через его тексты, к его боли, сквозь его веру, и обратно — к читателю, который должен не согласиться, а задуматься.

Перед вами размышление о человеке, разрываемом между свободой и страданием, между верой и бунтом, между образом Божиим и бездной, в которую он сам себя низвергает. Философия Достоевского — не повествование, а напряжённое метафизическое пространство, где преступление становится вопросом, раскаяние — откровением, а любовь — последней возможностью спасения. Герои его не характеры, а воплощённые внутренние силы: Раскольников — разум, дошедший до крови; Иван — голос, отказывающийся простить; Мышкин — свидетель света, невыносимого миру; Ставрогин — лик пустоты. В каждом из них — отчаянный крик о человеке, забывшем, что он носит в себе божественное. Достоевский не даёт ответов — он возвращает к тому единственному, что ещё способно удержать: к любви, страданию, свободе и страшной правде внутреннего выбора.

Эта книга представляет собой доступное изложение основных направлений философской мысли XX и XXI века — от экзистенциализма и феноменологии до аналитической философии, критической теории, постструктурализма, прагматизма, герменевтики, постколониальной критики, философии техники и постгуманистических концептов. Автор стремится не столько классифицировать школы и учения, сколько показать, в каких исторических, культурных и человеческих условиях формировались их основные интуиции, тревоги, понятия и жесты мышления.
Особое внимание уделено переходу от системной философии к фрагментарной, от доктринального к поисковому, от утверждения к свидетельству. Философия рассматривается здесь как способ удержания смысла в условиях его постоянной утраты — как дисциплина, сохраняющая достоинство мышления в эпоху перемен, кризисов и трансформаций человеческого образа.
Язык книги сочетает академическую точность с доступностью. Издание адресовано широкому кругу читателей, интересующихся философией как современной формой человеческой саморефлексии.

Эта книга — не ещё одна попытка «разъяснить Пушкина» и не собрание знакомых по школьной программе цитат, аккуратно разложенных по тематическим полкам. Здесь нет задачи уместить поэта в рамки известных философских систем или пересказать его строки академическим языком. Речь шла о другом — о попытке услышать Пушкина живого: думающего, чувствующего, сомневающегося, ждущего, смеющегося, влюблённого, верящего, теряющего веру — и всё это не по схеме, а по ритму жизни.

Пушкинская философия не оформлена в трактаты, потому что она никогда не претендовала на окончательные ответы. Она не создаёт системы — она живёт в строке. Она не нуждается в понятиях, потому что выражает себя через интонацию, через паузу, через образ, через внутреннюю прозрачность стиха, в котором опыт важнее вывода. Она не ищет спора, потому что пронизана согласием с самой жизнью — даже тогда, когда это согласие даётся через боль, утрату, иронию.

Если на этих страницах удалось хотя бы частично вернуть Пушкину его подлинную живость — освободить его от пыли официальных чтений и дать почувствовать, что философия может быть не только в речах с кафедры, но и в дыхании поэта, — значит, эта книга написана не зря. Пушкин не объясняет — он передаёт. Он не учит — он заражает ясностью. И именно потому философия его поэзии остаётся необходимой не только для размышления, но прежде всего — для жизни.