Аудиокниги в Исполнении "Абдуллаев Джахангир": Очарование Слов и Искусства Голоса, страница 55

По чеховским страницам: «Актёрская гибель». Особое мнение!

Главный герой рассказа «Актерская гибель» — высокий, плотный старик-актер Щипцов, «славившийся не столько сценическими дарованиями, сколько своей необычайной физической силой» — во время спектакля разругался с антрепренером. В самый разгар ссоры он вдруг почувствовал, что «у него в груди что-то оборвалось». Придя в номер, актер впал в ступор, потом вспомнил былые годы, стал рваться на родину в Вязьму, запил, а к вечеру следующего дня умер.

(Рассказ написан и впервые опубликован в 1886 году в «Петербургской газете» за подписью «А. Чехонте». Включен в сборник «Пестрые рассказы».)

В самом названии рассказа «Актёрская гибель» кроется трагический финал героя, в частности, старого комедианта Щипцова, который тяжело заболев, как видно, на нервной почве и тоски по родине, залег у себя в номере гостиницы. Тоска по родине может объясняться тем, что человек, будучи актером, испытывал в своей среде, где не было у него родственной души, ощущение глубокого одиночества, разумеется, под влиянием усилившегося стресса.

Пока актер Щипцов болел, каждый из его собратьев по цеху приходил навестить его. Приходил его навестить и антрепренер Жуков, с которым он часто конфликтовал и который послужил последней каплей, переполнившей терпение человека. Комично было то, что каждый из актеров советовал заболевшему принимать касторку или «на грудь», а при отсутствии оного бегали в аптеку за «отравой». Не обошлось и без спиртного — якобы для выздоровления.

Итак, нашего бедолагу травили касторкой, поили коньяком, в конце концов, пустили кровь. В художественных произведениях, казалось бы, на первый взгляд, алогичные поступки людей или неприемлемые предметы для обстановки, могут нести собой тот или иной символ или глубокий смысл. Касторка в рассказе — это символ яда или отравы. Коньяк, будучи спиртным напитком, может быть символом спаивания или алкоголизма, чем как раз и страдают актеры. И третье, кровопускание (а актеру Щипцову в конце делали кровопускание) может быть символом того, что на протяжении многих лет из актера Шипцова пили кровь, как из самого здорового и жирного быка, а, по сути же, он — самое слабое звено среди прочих.

Да, театральная или актерская среда — это самая что ни на есть лицемерная среда, где рулят конкуренция и зависть в гипертрофированной форме и где, как следствие, актеры друг друга отравляют… нет, не ядом, а едким словом и пьют друг у друга кровь — морально!

Самым слабым звеном среди актеров или артистов всегда являются открытые и простодушные люди. И как правило, они отличаются богатырской силой, довольно-таки привлекательной внешностью, каким, впрочем, и был артист Шипцов, которому Чехов мог бы дать и другую фамилию, скажем, Быков или Буйволенков. Я даже представил себе сцену корриды, где тореадор пускает кровь быку на глазах тысяч зрителей, сидящей на скамьях амфитеатра и пристально наблюдающих кровавую сцену. Вот так и с актера Щипцова выцеживали кровь и постоянно травили. Разумеется, в рассказе все изображено в символах — надо только их читать!

Истина: человек человеку не друг, а волк, тем более, если это не человек, а артист! Зависть в артистической или актерской среде пуще прежнего рулит, чем в какой бы то ни было. Сами же артисты или актеры те еще лицемеры и пройдохи, а лицемерию учатся и оттачивают его всю жизнь. Вот, что говаривал мой батя, обладавший талантом гениального артиста: «Артист хорош лишь на сцене, а в жизни он полное…» Дальше я умолчу, а вы сами домыслите цитату...

На ум мне приходят выдающиеся артисты, актеры… Они так мало жили!.. или, если относительно долго, то, как правило, в мучениях. Что касается меня лично, я бы ни за какие коврижки не стал бы артистом или актером, хотя, надо признать, преподавательская среда такой же гадюшник, не говоря уже о том, какой гадюшник рулит в Киберпространстве! Кажется, вся армия ползучих «гадов», то есть, «змей» переползла из так называемого реального мира, где мы едим и какаем, спим и по-настоящему сношаемся и т. п., в мир цифровой — в мир зачерствелых сердец.

Рассказ «Ионыч» начат в Ницце в конце 1897 г. 15 декабря Чехов пишет редактору журнала В. А. Гольцеву: «Рассказ я пришлю, но едва ли успею сделать это раньше февраля… сюжет такой, что не легко пишется…» Писателю трудно работалось на чужбине, тяготила курортная обстановка: «стол чужой, ручка чужая и то, что я пишу, кажется мне чужим» (ему же, 29 января 1898 г.). «Здесь до такой степени неудобно писать, или я в таком настроении, что у меня не выходит ничего путного. Дома в своем флигеле я сразу приведу себя в порядок» (В. М. Лаврову, 25 февраля). Возвратившись в Мелихово, Чехов в мае отсылает рассказ в «Русскую мысль», однако 6 июня попросил его обратно, заменив «Человеком в футляре», «Ионыча» же передал «Ниве».

***
Земский врач Старцев, он же Ионыч, был приглашен на вечер к Туркиным, где он знакомится с Екатериной Ивановной. С этого и начинется история о не сбыточной любви или о «человеке в футляре».

***
Рассказ «Ионыч» построен по методу выделения выразительных деталей — «мелких частностей», оформившийся вначале как принцип пейзажной живописи, который постепенно становится универсальным методом чеховского повествования, в том числе портретной живописи и даже сюжетного построения. Прослеживая жизнь своего героя, Старцева (Ионыча) Чехов рассказывает нам, что вначале герой ходил в город пешком, потом у него появляется пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке; в следующей главке мы узнаем, что он пополнел и уже ездит на тройке с бубенчиками. Удивительно выразительная емкость этих деталей с особой силой проявляется в финале. «Когда он, — пишет Чехов, — пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками, и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным: «Прррава держи!», то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог». Какой большой силы обобщения достигал Чехов, используя детали, показывает и рассказ «Человек в футляре». Приверженность героя к разным чехольчикам, зонтикам, галошам приобретает в конечном счете символический характер не только для всего облика человека в футляре, но и для футлярного образа жизни в целом, всей действительности, где жизнь хотя и не запрещена циркулярно, но и не разрешена вполне.